«Варяг» - победитель - Страница 154

154

— Однако этим желтопузым в храбрости не откажешь, — пересматривая для себя некоторые предрассудки, заметил Ветлицкий. — Впрочем, деваться им все одно некуда, только вперед.

Японские канонерки начали отвечать, остальные корабли пока молчали.

Рванул первый японский снаряд.

— Пристреливаются, — выдохнул Славкин. — Пусть себе.

— Ротам рассредоточиться и лечь на землю, — на всякий случай передал по цепочке артиллеристов Славкина подполковник.

Славкин деловито корректировал огонь, наконец приноровившись к обманчивым расстояниям на воде. К счастью, японские артиллеристы пристреливали местность чуть ближе к берегу, чем находились артиллеристы и солдаты — да и площадь, которую должны были накрыть канонерские лодки, была такой, что попадание могло случиться только от большого японского везения.

«А классно пишет, наверняка с кем-то из участников подробно беседовал, а то, чем черт не шутит, и сам там был. Но не артиллерист, точно не артиллерист.»

* * *

Ефрейтор Игнат Горбатенко увидел японцев когда до них оставалось менее пятидесяти шагов — редкая цепочка в десяток солдат, возглавляемая офицером почему-то с саблей в руке, рысила прямо на него.

— Вот уж везет так везет, — подумал пограничник. Он вовсе не стремился на этой непонятной войне в герои, и потому после того, как на него чуть не наткнулись японцы, счел за благо слегка передвинуться, выбрав, как ему тогда показалось, более безопасное место. И вот на тебе — какой-то дурной японский офицер решил развернуть цепь именно здесь. Горбатенко не знал, да и не сильно желал бы знать, что фамилия офицера была Оми, он принадлежал к нищему самурайскому роду и в данный момент желал умереть в бою. В долю секунды Горбатенко понял, что в этот раз японцы мимо не пройдут — а значит, смерть заглянула в глаза.

— Огонь, братцы, — внезапно охрипшим голосом сказал Горбатенко, и, вскинув винтовку, — прикрывавшие штык крупные молодые листья взлетели стайкой гигантских изумрудных бабочек, — выстрелил в ближайшего японского солдата. Тот споткнулся. Рядом слитно хлестнули еще три выстрела — двое врагов упали в траву, третий, кажется, был подранен. Оставшиеся дрогнули, приостановились, но офицер почти провизжал какую-то команду и огромными прыжками устремился вперед. Горбатенко выстрелил еще раз — и снова попал. Японцы побежали за офицером — двое или трое на ходу успели выстрелить в ответ, но пули свистнули мимо.

— Сомнут, — подумал Игнат и тут же поднялся с земли. — В штыки-и-и!

Трое пограничников с сипением пристроились сзади, ударили еще несколько выстрелов, кто-то охнул за спиной ефрейтора — и спустя секунду две маленьких группки людей, только что встретившихся и уже смертельно ненавидящих друг друга, сошлись в последнем бою. Горбатенко могучим махом отбил укол маленького японца — так, что того развернуло — и тут же ударил его в грудь. В следующую секунду сбоку на него, быстро переступая и держа окровавленную саблю рукоятью вперед и параллельно земле, выскочил офицер. Горбатенко успел подставить под первый, почти неуловимый глазом и какой-то чудной басурманский удар приклад — японская сабля, чуть не отсушив руку, расщепила его почти до основания. Игнат попытался вывернуть саблю из рук японца, но кусок приклада внезапно откололся. Горбатенко спасло только то, что не ожидавший этого японец был на секунду выведен из равновесия. Второй удар, тоже неожиданный — снизу — Игнат, неимоверным усилием выдернув штык из японца, встретил дулом винтовки. Сабля японца высекла искру и кончиком чиркнула по ноге. Горбатенко мимолетно пожалел, что не стрельнул офицера первым — а тот, мгновенно меняя позицию, взорвался серией быстрых и непривычных ударов, которые ефрейтор сумел отразить лишь благодаря длине винтовки и своих рук, да, пожалуй, доле везения.

— Вот и смертушка, — подумал Игнат, глядя, как японец на секунду отскочил, как будто удивленно глянул на пограничника и слегка склонил голову. В следующую секунду офицер снова неуловимо атаковал. Уже не надеясь победить, но продолжая сражаться, Горбатенко кинул штык снизу вверх, почувствовал, как он воткнулся во что-то мягкое — но одновременно или даже долей мгновения раньше лезвие самурайского меча рассекло его шею и грудь.

* * *

Сохо Оми испытывал жгучий стыд. Он не оправдал доверия своего командира и генерала Оки. Звуки стрельбы ясно говорили ему, что японский десант попал под огонь не найденных им русских пушек и, очевидно, несет чудовищные потери. Одного этого было достаточно для самурая, чтобы принять единственно возможное решение. Но даже этим вина Оми не исчерпывалась: после первых выстрелов русских пушек, он, в желании умереть, забыл свой долг командира и бросился в направлении орудийных выстрелов с десятком солдат — двоих он все же непонятно зачем оставил на месте. И вот теперь — закономерный итог: он погубил свою честь, он погубил своих солдат. И он, лучший фехтовальщик полка, умирает от удара штыка простого гайдзина. Впрочем, признал Оми, русский солдат был достойным противником — а смерть от руки достойного противника, пусть и не самурая, пожалуй, большее благо, чем заслужил Оми.

Бок горел и обильно кровоточил. Помимо прочего, штык, очевидно, пропорол печень и Оми понимал, что умирает. У него, однако, хватило сил для того, чтобы добить уцелевших в штыковом бою — израненного штыками русского, которому Оми отсек голову, не обратив ни малейшего внимания на его мольбы о пощаде, и японского солдата с пулей в животе. Больше живых не было. Оми обессилено опустился на землю и расстегнул мундир.

154